Опыт освоения пьесы «Чайка» системой Станиславского.

Режиссер Андрiй Жолдак. Костюмы Павла Каплевича. Сценография – Колъо Карамфилов. В ролях: Юлия Рутберг, Наталья Коляканова, Татьяна Друбич, Мария Миронова, Александр Балуев, Дмитрий Харатьян, Александр Усов.

В бывшем театре Корша, позже филиале МХАТа, в нынешнем здании театра Наций состоялась довольно широко разрекламированная антрепризная премьера - "Опыт освоения Чайки". Замысел - историчен и концептуален. Сто лет назад в нынешнем театре Наций, стоящем в лесах снаружи и до костей ободранном внутри, располагался первый частный театр. Его всего за сто дней построил помощник присяжного поверенного Федор Корш, взяв здание в аренду у знаменитых братьев Бахрушиных. Это был первый московский театр с электрическим освещением – в Большом и Малом еще дышали газом. В 1887-ом здесь с успехом поставили «Иванова» Чехова, который писал родным: «Хотел соригинальничать… не вывел ни одного злодея, ни одного ангела. Никого не обвинил, не оправдал…». Нынешний постановщик самой известной чеховской пьесы тем же похвастать не может. В чей огород его увесистые камни, которые привязывают к ногам Кости Треплева, ясно и ребенку, а обвинения в прямолинейности метафор - главный упрек в адрес Жолдака, которому очень не нравится современный театр вообще и вялая позиция интеллигенции в частности.

Киевский режиссер Андрей Жолдак, решивший детально освоить «Чайку» с помощью системы Станиславского, известен своими экстремистскими спектаклями, в частности, «Тарасом Бульбой», где он натуралистично прощался со словом: его похороны сопровождались дождем из молока и градом картофеля на головы актеров – все во имя искупления вербального греха. В «Чайке» изначально предполагалось лишить актеров не только возможности произносить текст, но и других средств выразительности: то ноги-руки связать, то уши воском залить, а глаза покрепче завязать. Впрочем, эти опыты в спектакле присутствуют эпизодически и оставляют ощущение удачно проведенного театрального эксперимента: актеры, специально загнанные в жесткие рамки точных и рациональных метафор, блестяще справились с ролью слепоглухонемых. Злая воля режиссера поместила их к тому же в отдельные стеклянные зверинцы: каждый раз, выходя на «сеанс связи» друг с другом, они вырезают стеклорезом проем около рта и на такой манер общаются.

В целом звуковая партитура напоминает старый радиоспектакль: скрип ли стеклореза, грохот разбитого кулаком невидимого стекла, шлепанье босых ног по колдовскому озеру подробно воспроизведены. Пространство пьесы обжито как невидимый водоем, по которому с хлюпаньем прохаживаются герои; вокруг с криками летают чайки. После убийства одной из них озеро начинает натуралистично и звучно гнить: рой мух все настойчивее колотится в невидимые стеклянные скафандры Аркадиной и Тригорина (Юлия Рутберг и Александр Балуев). Эксцентрическая пантомима начинается после выворачивающей душу истерики Тригорина: «Нина, я фальшив, фальшив до мозга костей…». Татьяна Друбич – Нина Заречная берет у него камень с души, кладет себе на грудь и молча ложится на дно озера, спокойно и глубоко дыша. Заклеенные рты Тригорина, Аркадиной, Дорна, Медведенко молчат, но их подсознание для нас озвучивает динамик, из которого рвется в зал адский рейв, от которого все они хватаются за головы от дикой боли. В финале Жолдак выводит чеховскую интеллигенцию зелеными квакухами на болоте, которую уже ничто не беспокоит, кроме того, как ее «принимали в Харькове».

Пресс-релиз предвосхитил возможный диагноз критики, которая на манер Аркадиной должна была закричать: «Демонстрация!», «Декадентский бред!» Однако Жолдак со товарищи решает не стреляться после убийства чайки, а совсем напротив - жить и работать. Непрерывная демонстрация мертвых птичьих тушек и всеобщего разложения этому не только не мешает, но парадоксально сообщает острое чувство пробивающейся сквозь смерть жизни. Прямолинейность килограммов метафор (каждого героя встречают резкие вспышки блицей, как бы фиксирующие его неотвратимый распад), пожалуй, здесь говорит скорее не об экстремизме режиссера, сколько о внятности языка и пафоса, что сегодня и впрямь страшная редкость.

Е.В.
polit.ru