Александру Балуеву дома лучше, чем в Голливуде.

Этот артист не надоедает публике, поскольку ни в чем не повторяется: наоборот, все чаще удивляет своей органикой в рамках любого жанра. Этот загадочный роковой герой обернулся феерическим характерным персонажем в дуэте с Аллой Клюкой, приковав телезрителей к похождениям двух аферистов российского розлива ("Идеальная пара"). А в фильме трагически погибшего белорусского режиссера Михаила Пташука "В августе 44-го..." он еще раз вернул нас к вечной истине: маленьких ролей нет. Он снимался у Лунгина, Кайдановского, Хотиненко, Грымова, Кончаловского-мл., Мими Ледер, Пташука - о таком режиссерском списке можно только мечтать... По части отличий он тоже не обойден: Балуев получил "Нику" и награду "Кинотавра".

С журналистами актер встречается весьма неохотно и редко. Тем интереснее его интервью московской журналистке Галине Турецкой.

— Говорят, в российском кино зародилась мода на Балуева. Как вы к этому относитесь?
— Это преувеличение. Предпосылки творческие, может, и есть, но к своей кинокарьере я отношусь спокойно. Пока снимают, буду сниматься. Перестанут — никому не буду доказывать, что я хороший. Я к этому готов и надеюсь, что смогу «уйти из кадра» без истерик. В жизни есть гораздо более важные вещи, чем кино.

— Например?
— Например, близкие люди, любимая женщина...

— Может показаться, что в вашем лице наконец воплотились мечты наших женщин о Мужчине с большой буквы.
— Если в какой-то степени это произошло, замечательно. Но только в какой-то степени. Потому что на самом деле какой из меня идеал? Разве что издали... Красавцем меня не назовешь, а женщина хочет видеть рядом с собой красивого мужчину.

— Чуть красивее обезьяны, и уже хорошо.
— «Чуть красивее обезьяны» — это ближе ко мне. Так что, если кому-то нравится, пожалуйста.

— Быть идеалом — большая ответственность.
— На экране — нет. Кино само по себе — идеал, мечта, когда нельзя потрогать, а можно только домысливать. Например, в Америке вокруг кино создан такой культ, что если женщина на улице встречает звезду, она в обморок падает. Не потому, что звезда красоты небесной, а потому, что это невозможно себе представить, чтобы звезда по улицам ходила. Это тоже часть индустрии кино.

— Вы по улицам ходите спокойно?
— Да. И слава Богу.

— Как вам, сыну военно-морского офицера, полковника, пришло в голову стать актером?
— Помню, что пришло лет в пятнадцать. Родителям это, конечно, не слишком понравилось, но я им благодарен, что не стали активно препятствовать. Я стал ходить в разные кружки, в самодеятельности участвовал, а потом поступил в Школу-студию МХАТ. Такое вот «несчастье» случилось.

— А почему вы из театра ушли? Ведь ваш театральный послужной список был внушителен (Балуев работал в театрах Советской Армии и Ермоловском. — Ред.).
— Это далось мне непросто, потому что театр я очень люблю и отношусь к нему трепетнее, чем к кино. И работал я там довольно плотно. Но когда произошел переход количества в качество, я понял, что перестал любить то качество, в котором сейчас пребывает театр вообще.

— Как актером стали, понятно. А человеком как стали?
— Я становлюсь только. Как и все, борюсь с трудностями, пытаюсь научиться прощать, не делать людям зла... Каждый человек совершает поступки, о которых потом жалеет, но осознать свою неправоту и попытаться переделать себя — это и есть становление. Люди на меня очень влияют. События тоже. Но к событиям, особенно политическим, я в последнее время отношусь цинично: стараюсь не подключаться к тому, что происходит. Поэтому советую почаще напоминать себе, что это не навсегда, что это чьи-то игры. Не суть бытия, а только его составная часть, причем совсем не главная.

— Многие ожидали от вас по меньшей мере попытки остаться в Голливуде, а вы уже не раз говорили, что здесь интереснее...
— С профессиональной точки зрения, как ни парадоксально это звучит при плачевной ситуации в кинематографе, здесь больший выбор ролей характерных, больше возможностей работать. А там, если вообще я получил бы еще предложения, все равно пришлось бы играть какого-нибудь ущербного эмигранта, потому что плохому английскому языку в кадре должно быть какое-то объяснение. А это довольно скучно. Два раза сыграл — хватит, зачем тиражироваться? Я, наверное, уже слишком стар и так изуродован нашим бытом, что он мне даже нравится. Мои друзья, мое прошлое — все меня связывает с этой замечательной страной. Замечательной не в смысле строя, а в смысле родины.

— Можно ли говорить о вашем определенном киноамплуа?
— Я стараюсь, чтобы четкого амплуа у меня не было. Мне кажется, что мои роли — достаточно разнообразные: различные люди, интересные характеры. Странные, выходящие из общего ряда? Да. Но обычных людей играть неинтересно. Художественное кино вообще не для этого. В игровом кино должна быть зацепка за характер. Не просто отпетый алкоголик и зек, а чтоб у него внутри борьба душевных сил происходила, как, например, у моего Федора из «Мусульманина». В «Затворнике» Егора Кончаловского мой писатель — тоже отрицательный герой, весь фильм убивает кого-то ради славы. Но играть зло «в лоб» неинтересно. Мы старались показать его с разных сторон, дать мотивацию — почему герой делает то-то и то-то. То, что в основном роли у меня трагические и драматические, — это верно, и я ощущаю себя трагедийным актером. Трагедия — это ведь такая бездна, и ее так много вокруг, что и в этих рамках можно остаться разнообразным.

— А ваше суперменское телосложение не диктует характеры героев?
— Об этом надо спросить у режиссеров. Мне моя внешность не мешает. Я-то знаю, что внутри я очень подвижный и могу сыграть все.

— Что вы чувствуете, когда видите себя на экране?
— Сейчас уже ничего особенного, а поначалу было неприятно. Ты себя знаешь одним, нравишься себе или не нравишься, но ты себя знаешь. А на экране — кто-то чужой, живет своей жизнью и дела ему до тебя нет.

— В повседневной жизни мы часто забываем, ради чего живем. Экстремальные ситуации, может, тем единственным и хороши, что побуждают размышлять о главном. Ради чего вы хотели бы прожить свою жизнь?
— Я скажу, ради чего не хотел бы, — ради карьеры, благополучия. И не живу ради этого. Жизнь очень коротка. Чудовищно коротка! Ее настолько мало, что тратить ее на суету и тщеславие — бездарно. Это несложно понять, отрешиться от этого труднее... Когда мы снимали «Мусульманина», я покрестился. Просто потянуло в церковь, хотя роль была такая — без креста. Я не религиозный человек, не очень образован по этой части, как и большинство наших людей. К сожалению. Но теперь прихожу иногда в церковь за советом и, мне кажется, получаю ответ. Так что я живу ради близких, как ни банально это звучит. Ради того, чтобы в тяжелый момент помочь им, чтобы что-то созидать, а не разрушать. Ни в коем случае. В общем, тихо, мирно, без стрессов. Чтобы быть рядом с любимой, встречаться с друзьями. Посмотреть хороший фильм, сходить в театр, пивка попить, поиграть в теннис...

— Интимный вопрос можно задать? Вас однажды спросили, чем бы вы занимались, если бы осталось жить один год. Вы ответили: «Любовью». Как это понимать?
— Ну не буквально, конечно. Я имел в виду не плотскую любовь, вернее, не только ее. Хотя плохого в ней ничего, естественно, нет. Я просто хотел в сжатой форме выразить одну мысль: у нас у всех такая нехватка любви в этой жизни, что в последние дни, месяцы нужно было бы ее компенсировать. Постараться по крайней мере.

— Любовь спасет мир?
— Однозначно. Все остальное только разрушает.

Г.Турецкая
"Культура" №118 (2632), 5 Июня 2002г.
kv.com.ua